...а потом всё обрывается.

И смотришь в ту сторону неба, где обычно в это время бывает луна, и из груди вырывается неуверенный стон - это атрофировавшийся вой. Это - когда уже который вечер по телу бегает дрожь, ладони ледяные настолько, что даже себе становятся неприятными на ощупь. И ты забываешь про все свои тёплые сны, ты вообще ничего не помнишь, кроме того, как тебе сегодня обрывали надежду. Ту надежду, на которую не имеешь прав, ту надежду, за которую тебя вообще можно лишить последнего, ту надежду, за которую ты - эгоист и эгоцентрист, надежду, в которой ты - интроверт и джинн в бутылке.
Всегда что-то остаётся.
Но за одну такую надежду до самого неба, я точно знаю, можно заткнуть кляп даже в самый любимый рот, если слова, сказанные им, твою надежду хотят убить. Тоненькую, как волос, не имеющую права быть.
Но никаких кляпов. И ты молча кричишь: "Замолчи! Оставь мне хотя бы её!"
И ты оправдываешь её: она ведь ни в чём не виновата. Она ведь никому ничего плохого не сделала! Она просто есть, всего лишь существует.
А вслух произносишь что-то про "я знаю", "я понимаю", "я согласен".
Но есть внутри такой особый зверь, который скалится, защищает, рычит.
Всегда что-то остаётся. И он защищает то последнее.
Я не могу уже кричать. я только шёпотом, прикрыв рот рукой продолжаю просить: оставь надежду. Забери, пожалуйста, что хочешь, но её оставь. Потому что мне так легче.
Мне так есть, во что верить.
А я ведь тоже
хочу
во что-нибудь
верить